Дух коммерции

Живший в Англии в 1726-1729 годах Вольтер был поражен Лондонской биржей, на которой «еврей, магометанин и христианин работают друг с другом, как если бы они принадлежали к одной религии и провозглашали неверным лишь того, кто обанкротился… Пресвитерианец доверяет слову анабаптиста, а англиканин — слову квакера»; и «покинув это мирное и свободное собрание, одни направляются в синагогу… другие в церкви… прочие стремятся выпить… и все счастливы». Возможно, он наблюдал «цивилизующий эффект рынка», который Wall StreetJournal превозносила, ссылаясь на наши эксперименты.

Понимание того, почему в более рыночных обществах люди в нашем исследовании были более щедрыми в ходе игры и были более готовы отвергнуть низкие предложения, требует ответов на два вопроса.

Во-первых, во многих изученных нами обществах взаимодействия с незнакомцами часто сопряжены с опасностью. Это не так в тех местах, где совершаются более-менее регулярные рыночные обмены, поскольку встреча с некоторыми незнакомцами на рынке открывает возможности для получения взаимной выгоды.

Во-вторых, наши испытуемые иг­рали анонимно, что могло склонить их играть так, как было бы допустимо вести себя с незнакомцами.

Разумное объяснение более щедрого и справедливого поведения в ходе эксперимента у групп из более ориентированных на рынок обществ заключается в том, что люди учатся в ходе рыночных взаимодей­ствий тому, что сделки с незнакомцами часто бывают выгодны. Вероятно, торговцы на Лондонской бирже, которые так впечатлили Вольтера, научились чему-то подобному.

Это возможное объяснение для гражданских добродетелей, которые демонстрируют рыночные общества, предполагает, что в гипотезе духа коммерции Вольтера и Монтескье есть здравое зерно. Адаму Смиту лучше других удалось описать причинно-следственный механизм, объясняющий, почему рынки поддерживают устойчивую гражданскую культуру. Он сравнил честность купца с бесчестностью посла:

Смит описал репутационный вариант большого класса теоретико-игровых моделей: в тех случаях, когда контракты неполны, а обещания неосуществимы, частые повторяющиеся взаимодействия со знакомыми позволяют отомстить за оппортунистическое поведение.

Если Смит был прав, то рынки с ограниченным числом людей, где обмены происходят на повторяю­щейся основе на протяжении долгого периода времени, могут приводить к честным сделкам. И точно так же, как Кон показал, что уроки о власти и независимости, усвоенные на работе, распространяются на воспитание детей и прочие сферы жизни, так и социальные нормы, связанные с рынком, могут получать более широкое распространение.

Возможно, это объясняет, почему, когда антрополог предложил людям сыграть в странную игру на реальные деньги, представителей более рыночных обществ больше беспокоили соображения честности и почему они были более щедрыми к своим партнерам, по сравнению с представителями других групп.

Я вернусь к примеру Смита о честном купце в следующей главе. Пока позволю себе отметить, что я не считаю, что гипотеза Смита о духе коммерции (или какой-то другой ее вариант) удовлетворительно описывает тот факт, что среди населения многих рыночно-ориентированных обществ так много людей с гражданственными ценностями. Напротив, я думаю, что все дело в нерыночных сторонах либеральных социальных порядков.