Большое время культуры

В ХХ в. с особой силой обнаруживается, что такой схематизм истории искусств есть лишь особый – и особенно наглядный – оборот некоего всеобщего феномена – феномена бытия в культуре. Сегодня нетрудно увидеть и историю философии как интеллектуальную драму, действующие лица которой не уходят со сцены в новом акте.

Он имеет бесконечные резервы ответов (и собственных вопросов) в заочном споре не только с Аристотелем, но и с Гегелем, Гуссерлем или А. Лосевым, на разные лады, казалось, окончательно его снимавшими. Бесконечная уникальность каждого философа раскрывается и имеет философский смысл только в одновременности и во взаимополагании философских систем, идей, откровений.

Острота современной нравственной перипетии усилена своего рода исторической памятливостью, совестью, мучительным сопряжением в решающем сознании различных нравственных перипетий, сосредоточенных в разных образах культуры: героя Античности, страстотерпца Средневековья, автора своей биографии в романной остраненности Нового времени. И это не релятивизм и даже не вариативность морали, но полный объем нравственной драмы, моей личностной ответственности за судьбы и смыслы жизни людей иных культур, иных смысловых спектров.

Даже в самой цитадели Познающего разума, в естествознании (прежде всего в теоретической физике) и в математике, возникают особые отношения. Современная физическая теория включает в свою логическую (даже нормально-логическую) архитектонику нечто принципиально невозможное для теоретического идеала Нового времени, а именно — историю своего формирования. Причем не историю снятия, но историю, развертываемую и осмысляемую в некой переломной точке в обе стороны: назад и вперед, в прошлое и будущее.

Принцип соответствия и, в другом плане, принцип дополнительности устанавливают такое отношение между прошлыми и вновь возникающими теориями, между идеализациями классики (Галилей, Ньютон…) и идеализациями нового мышления, что старая теория, классическая идеализация мира, и новая индетерминистская, не-классическая идеализация мира (столь же всеобщая, как и первая) не соотнесены по схеме снятия.

Чтобы понять объект, необходимо разглядеть его в двойном, тройном, многажды умноженном видении. Необходимо поместить этот объект между двумя (и более) всеобщими формами понимания (не сводимыми ни друг к другу, ни к какому-то третьему, подлинно истинному пониманию…).

Необходимо включить его в процесс взаимопонимания различных, исключающих друг друга и предполагающих друг друга духовных (мыслительных) миров. Тогда апории Зенона, мерный мир пифагорейцев, геометрические симметрии платоновского космоса или топология Аристотеля окажутся вновь затребованными и идущими к делу современной теоретической мысли.

Подобные в разных сферах наблюдаемые интенции и суть интенции к особому историческому бытию, бытию в культуре, т. е., как мы помним, бытию на границах, на всемирно-историческом перекрестке. Причем культура понимается здесь именно как целостное бытие, не распадающееся на отсеки и «сферы».

Культуры Европы (Античности, Средневековья, Нового времени), Азии и Америки «толпятся» в одном и том же сознании, их никак не удается расположить по «восходящей» линии («выше – ниже, еще нет – уже да») единой «столбовой дороги» развития человечества.

Одновременность различных культур бьет в глаза и умы, оказывается реальным феноменом повседневного бытия современного человека. Эта культура способна жить и развиваться (как культура) только на грани культур, в одновременности, в диалоге с другими целостными, замкнутыми «на себя», на выход за свои пределы культурами.

В таком конечном (или изначальном) счете действующими лицами исторической драмы оказываются отдельные культуры целостного бытия, актуализированные в ответ на вопрос другой культуры, живущие только в вопрошаниях этой иной культуры. Только там, где есть эта изначальная трагедия трагедий, там есть культура, там оживают все встроенные друг в друга трагедийные перипетии. Но совершается это общение (и взаимопорождение) культур только в контексте настоящего, то есть для нас — в культуре конца ХХ в.

Следует, впрочем, подчеркнуть: в культуре ХХ в. как культурной потенции, проекции, возможности, в контексте настоящего, когда настоящее способно раскрыться как большое время (термин М.М. Бахтина) культуры, как современность разновременных культур.